— Значит, всю жизнь поломойкой будешь, — пожал я плечами. — Чья в том печаль? Не умеешь — учись. Ноги сообразила же, как раздвигать… Далее! Мне с этого поганого городишки ничего не нужно. Всем одеться и в десять минут выйти за околицу. Если есть больные или немощные в домах — сообщить приказчику вашему, пусть организует, чтоб вынесли. А через десять минут я пожгу этот городишко огнём лютым, кто внутри останется — сам судьбу свою выбрал. Чего стоим? Живее, шевелим лаптями! — площадь начала быстро пустеть. — Теперь скоморохи… тьфу, как?..

— Трубадуры, — подсказал Кузьма. — Или менестрели, если по-франкски. А то ещё миннезингеры, по-германски, и ток про любовь.

— Сложности какие. Трубадуры, сюда подите!

Мятые певцы и музыканты сползлись поближе, опасливо переглядываясь.

— Дудки-скрипки ваши живы?

— Живы, ваша светлость, — уныло ответил высокий и худой.

— А ну, изобразите что-нибудь. Глядишь, я вас и найму.

Менестрели приободрились:

— Весёлое изволите иль трагическое?

— Да давайте уж весёлое, на трагедию я сегодня вдоволь насмотрелся.

Странно это, наверное, выглядело: пустая площадь, обледенелый дом, вокруг ещё несколько, от которых гарью тянет — и кучка потрёпанных скоморохов играет нечто развесёлое слушателям, выряженным тоже весьма разнообразно.

— Неплохо, — оценил Кузя.

— Согласен. Поедете с нами в Засечин, после в Москву заберу, пристрою к делу. Лезьте в грузовик, в кузов, выметаемся из города. Время зажечь.

19. ВИДЕН КРАЙ

СВЕСТИ К НУЛЮ

На пятачке в полусотне метров от въезда в город толклась всё та же толпа, на сей раз отягощённая узлами и котомками. Кое-кто с детьми, пара — вообще с грудными на руках. Возмущаясь на ограничение в свободе, сердито орал кошак.

— Даже куры, глянь, в клетушках, — заметил Кузьма. — И корова!

— На этакую толпу скудноватое хозяйство, — критически отозвался Фёдор.

— Ну так, понятное дело, другим важным заняты, до коров ли тут!

— Федя, спроси, все явились? — в конце концов, для чего я управляющего с собой таскаю?

— Все явились? — строго обернулся Фёдор к тонкоусому приказчику.

— Так точно, сударь, как было приказано!

Ответ перекочевал ко мне по цепочке.

«Кузьма, поджигай!»

Кузя сорвался вперёд огненным мечом, метнулся в сторону, очерчивая городишко во внешнему контуру гудящим пламенем. Вскоре он вернулся и остановился рядом, всё также в образе меча. Из травы неслышно вынырнули бронзовые волки, уселись рядом, глядя на разгорающееся пламя. Потихоньку начали подвывать бабы.

Я снова включил энергетическую раскачку, только на сей раз морозные полосы ложились на окружающие стену травы, а в город летел жар. 'Кузя, прогони ещё кружочек. Хаарта возьми, пусть покажет, наверняка в траве душегубцев сколько-то разбросано. Сразу в огонь кидай, незачем нам трупы гниющие по полям да дурное зверьё приваживать.

«Сделаю».

Кузьмы не было минут пятнадцать. Пламя успело подняться густым, ревущим занавесом.

— Федя, мы с Кузьмой отлучимся ненадолго. Волков оставляю в помощь. Думаю, гореть ещё часа два будет, успеем вернуться, — я открыл портал и шагнул в тибетскую ночь.

Глянцево-чёрные силуэты гор чётко вырисовывались на фоне сплошь усыпанного звёздами неба. На низенькой скамеечке рядом с каменной хижиной, возле которой я оставил его восемьсот двадцать девять лет назад, сидел Цинь Шихуанди, седой, как лунь, но всё такой же сухощавый и подтянутый.

— Здравствуй, Ди Мит Ри, я рад, что ты успел.

— Никак, помирать собрался? — я осторожно пожал протянутую руку.

— Не так быстро! — хитро прищурился Цинь. — Однако, я намерен закончить свои земные дела и наведаться в гости к лунному зайцу. Говорят, он готовит неплохое снадобье бессмертия. Хочу сам убедиться, так ли оно хорошо, как его расхваливают, — старый император негромко засмеялся. — Расскажи мне, что привело тебя. Я давно не слышал новости…

Больше часа сидели мы за чаем и разговаривали. Я пересказал Циню свою историю, и он счёл её удивительной, не хуже своей.

— Что же, идём, — он поднялся и прихватил свой посох (подозреваю, что больше ради солидности, чем для опоры). — Твоё предложение весьма удачно для меня. Я хотел освободить моих людей от тягостного ожидания, но боялся, что без цели и водительства они растеряются и начнут совершать необдуманные поступки. Миссия по защите тебя, твоих людей и твоей земли будет моим последним приказом для них и оплатой моего долга для тебя.

И мы отправились в гробницу Цинь Шихуанди, где он оживил своих воинов и сказал им проникновенную речь, от которой у многих суровых бойцов текли слёзы по терракотовым щекам. Это тоже было для меня некоторой неожиданностью — то, что воины остались глиняными.

— Они слишком долго были под властью заклинания. Потребуется время — год, два или даже три, пока они постепенно вернутся к своей человеческой сущности, — пояснил император. — С другой стороны, им не понадобится изыскивать себе пропитание, они не захотят спать и не замёрзнут. Возможно, кто-то из них даже не захочет возвращаться к своей истинной природе, но с правильным течением вещей придётся смириться.

«Учитывая, что земли в уделе позаброшены и требуют разработки заново, люди и лошади, которых год не надо кормить — это настоящий подарок!» — одобрил Кузя, и я был с ним согласен.

А император тем временем снова настроил своё кольцо и спустился вниз, к своим людям.

— Ди Мит Ри, я понимаю, что ты сейчас не сможешь удерживать портал для восьми тысяч воинов. Ты мог бы ещё раз показать мне точку выхода?

Оставшиеся ожидать нас у Радогостя люди были немало удивлены появлением меня в сопровождении престарелого кхитайца в белоснежных одеждах. Император же немного походил вокруг, осмотрелся, одобрил «наведение порядка» в виде догорающего городища и поставил большой, золотисто сияющий портал, из которого один за другим начали выходить воины. Каждого Цинь Шихуанди лично благословлял, прикладывая руку с кольцом к голове (даже лошади не избегли этой участи) — зато теперь вся армия могла говорить по-русски (или для начала хотя бы понимать).

Больше часа продолжалось движение, они шли и шли, люди, и лошади, и под конец внезапно даже группа акробатов. Напоследок Цинь запечатал портал, толкнул ещё одну краткую речь, превыспренне поименовав меня славным братом Великого Сына Неба (то есть себя) — и ушёл в своё небесное странствие, поднявшсь по лунному лучу. Очень впечатляюще, надо сказать.

На обитателей бывшего Радогостя действо произвело потрясающее впечатление. Приказчик, до того очевидно судорожно пытавшийся угадать, как вести себя, чтобы не вызвать мой сиюминутный гнев и оправдаться перед прежними хозяевами, перестал метаться и выказывал полнейшее подобострастие.

— Фёдор!

— Да, ваша светлость? — управляющий при виде свалившейся на нас армии изрядно приободрился.

— Берёшь с собой три тысячи пехоты, — я указал на командиров-тысячников, — и колесницы. Бабам вели в повозки сесть, да и остальным тоже. Двигайте до Засечина, дом проверить, разместиться на ночь — строго под охраной! Если к утру не явлюсь — усадьбу вычистить, за сотню метров до въезда в город поставить виселицу, тех главарей, что в схроне прятались, повесить в назидание. Жильцов переписать подворно и поголовно. Ещё тысяча воинов остаётся здесь. Им следует дождаться, покуда пепелище не остынет, чтобы можно было заходить без повреждения себе, недогорелое в кучу собрать и дожечь. Что не горит — в яму закопать, камни ровным слоем рассыпать. Инструмент, Фёдор, отправь им. По дворам пройти собрать, но чтоб к утру был, потом вернёте. Остальным — следовать за мной.

Представляю, в каком обалдении окажутся мутноватые жители Засечина, когда к ним посреди ночи начнут ломиться терракотовые воины с требованием выдать лопаты и прочие заступы. Да и хрен бы с ними. Мне ещё выяснить предстоит, на законных ли основаниях их дворы построены — кто живёт, чем занимается, кто разрешил?