Моя голова отозвалась синхроном. Эх, ладно, магичка я или нет… Снять последствия похмелья — себе, ему. Заодно убрать этот отвратительный запах и каку во рту, а то там как будто кошки в туалет ходили, фу… Это тоже меня Грой научил, говорил, незаменимая вещь.

Я осторожно приподняла край одеяла, оглядывая простынь, на которой могли бы остаться следы, в случае, если… Ничего. От этого мне почему-то стало так обидно, что слёзы градом покатились из глаз. Ни на Гертнии, ни здесь — никого я как женщина не интересую!

Я ревела тихо, но по-честному, со всхлипами и многоступенчатым втягиванием воздуха.

— Ма-а-аш… — протянул Дима и вздохнул, — ну, ты чего?..

Не помню, как я оказалась у него на коленях, правда. Оно как-то само вышло. И мы целовались. Пока дверь не распахнулась, и отвратительно бодрый Добрынин голос не выкрикнул:

— Кончай дрыхнуть, опоз… — и на порядок ниже: — … даем.

21. В ПОЛЕ ЗРЕНИЯ СПЕЦСЛУЖБ

Я РАЗМЫШЛЯЮ

И они умчались. А я сидела в одеяле, переваривала произошедшее и думала: вот так Золушки и превращаются в тыкву. Эх…

Добрыня нас с цесаревичем откровенно спалил. Нет, понятно, что он увидел меня и сразу выскочил, но как же не вовремя, блин… Интересно, он входит в круг тех, кто обязан докладывать какому-нибудь начальнику охраны (или, допустим, службы безопасности) обо всех шагах цесаревича? Кто-то из этих троих должен, а, может, и все трое.

А Дмитрий Александрович был уже вполне настроен — не совсем же я дурочка, маленько наслышана, как оно должно происходить. Да и я была. Настроена, то есть.

А вышло всё вот так. К добру ли, к худу ли?

И, главное, понятно, что цесаревича со товарищи усылают подальше от родных берегов, чтобы он простым, бедным и неперспективным в отношении укрепления государства девушкам головы почём зря не кружил. Теперь вот вопрос: если Добрыня (или кто-то ещё, мало ли) проболтается, не явится ли в нашу благословенную гимназию некто, дабы выяснить: на каком основании некие девицы бродят по злачным местам? А если явится, в ответ услышит что? Что оная девица в лазарете сидела безвылазно? Начнут трясти докторшу, сторожа, ночных воспитателей?

Надо было Добрыне память стереть, для надёжности. А теперь как? Если явятся за мной — бежать, бросая всё? А Маруся?

Я встала, на автомате расправила на кровати одеяло.

А, собственно, зачем бросать всё? Вообще-то у меня есть денежки, можно совершенно спокойно снять маленькую квартирку в приличном доходном доме, стаскать туда всё особо ценное и устроить капитальный магический схрон.

Отличный план! А здесь мы уничтожим все свидетельства моего пребывания. Формула такая есть специальная, называется «дыхание пустоты», чтобы ни волоска, ни следа, ни даже тени запаха моего не осталось.

Ни отпечатка пальца — не зря же их у меня в полицейской управе снимали? Значит, будут обследовать предметы. Хорошо, я хоть в варьете в перчатках сидела!

А в номере останется полный пшик, если только… я вдруг перестала паниковать и усмехнулась. Пусть снимают отпечатки хоть до посинения, жалко, что ли? Кратковременно изменять форму подушечек — задача непривычная, но сверхсложной её назвать уж никак нельзя. Я быстренько пробежалась по номеру, оставила обновлённые отпечатки на ручке дверей, в ванной, на нижней спинке кровати. А теперь пусть сличают, ха!

Всё, валим отсюда.

Я задала волосам уложиться в причёску, надела свою гимназическую форму, вспомнила про вчерашнюю выходку с трусами. Да блин! Это же надо так! С другой стороны, хотела же бельё приличное купить. Деньги есть. То есть, вчера были. И лежат в той маленькой сумочке. Наверное.

Это «наверное» так меня взбодрило, что я бросилась проверять. Ф-фух! Ридикюль, брошенный вчера в кучу гимназического барахла, был на месте, и (что более приятно) был полон. Ура! У меня возникло непреодолимое желание немедленно помчаться и приобресть себе что-нибудь шикарно-шёлково-кружевное. Только платье надо бы поменять, чтоб не шариться гимназисткой. Естественно, нам нужен дневной вариант, а не вечерний.

Я припомнила платье, в котором графиня Строганова приходила ко мне в больницу в первый раз, и трансформировала свою форму в нечто подобное, сверху накинула иллюзию зимнего собольего манто, накрылась пока что плотной тенью…

В дверь застучали. Я решила, что уже не хочу отвечать, и, безуспешно постучав ещё дважды, в комнату заглянула горничная. Убедившись, что внутри никого нет, она открыла окно на проветривание и вышла в коридор. Загудел громоздкий пылесос.

— Как удачно, — сказала я сама себе, села на свою леталку и…

Сквозь гул пылесоса донеслись голоса. Много. Мужчины! Гул оборвался и я разобрала:

— … мназистка?

— Не видала я, — испуганно отвечала уборщица, — я стучала, уж не было никого, да вы хоть сами проверьте…

Я не стала дожидаться, пока эти обладатели мужских голосов вломятся в мою комнату, и вылетела в морозную свежесть зимнего утра.

Я неслась в сторону гимназии, поднявшись выше городских шпилей. Как пить дать — Димкины безопасники явились! Вот это у них быстрота реакции, скажу я вам! Это значит что? Или кто-то из парней оперативно сообщил, что видел Дмитрия с девицей, или (что куда более вероятно) его вели с вечера, и как только цесаревич отчалил, меня бросились проверять, или (третье, но не менее вероятное) у наследника имелся следящий артефакт, который я тупо проморгала по причине неадекватности своего вчерашнего состояния.

А, вполне вероятно, все эти три причины сработали вместе. И если хоть кто-то из четверых рассказал обо мне с указанием имени, на месте службы охраны цесаревича я бы немедленно бросилась меня проверять. В гимназию. А там вместо меня иллюзия лежит! Вот блин!

На подлёте к реке я начала снижать скорость параллельно с тщательным просчитыванием «маговыхлопа» — а то ведь царская охрана ворвётся в здание прямо-таки на плечах возбуждённых магических наблюдателей. К самому зданию подходила на уровне третьего этажа и на максимально тихой скорости.

Зависла напротив окна изолятора. Никого, кроме моей «куклы». Однако, общее ощущение тревожное. Проскочив максимально быстро в максимально узкую щёлку, я закрыла окно и замерла. Откуда-то издалека доносились ненормально громкие для гимназии голоса. Приехали!

Так, быстро!

Постель расправить.

Трансформацию с одежды снять, всё вернуть в первоначальный вид.

Ридикюль… В тумбочку? А если заглянут? Прикрыть полотенцем? Фу, детский сад. Под юбку! Зацепить ремешок за застёжку нижней юбки. Вряд ли у них есть разрешение на личный обыск прямо сейчас.

Я остановилась посреди палаты. Как будто забыла что-то… Глянула в зеркало. Причёска!!! Распустить! И ручку на окне убрать!

Голоса приближались. В гуле сложно было разобрать что-то конкретное. Вот они свернули в закуток изолятора, и я услышала:

— … немыслимо.

Это директриса. Ей отвечал низкий и незнакомый мужской голос:

— Тем не менее, свидетели показали, что видели именно эту девушку. Возможно, они ошиблись. Моё дело удостоверить факт её нахождения в гимназии. Чистая формальность.

— Я понимаю. Но как же дико…

— Сюда, господа, — о, а это докторша. — Секунду, я прежде проверю, в приличном ли виде…

В дверь трижды коротко стукнули, и в образовавшуюся щель заглянула Елена Игоревна. Увидев меня, она обрадовалась и распахнула створку шире:

— Всё в порядке, прошу!

Моя рука с расчёской замерла в волосах.

В палату сразу вошли директриса, Агриппина, Маруся и неизвестный мне мужик в строгом мундире, поочерёдно желая мне доброго утра.

— Доброе утро, — ответила я всем сразу, обозревая эту делегацию. — А что случилось? — и тут меня словно толкнуло что-то: — Папу нашли⁈ Он жив⁈

Агриппина болезненно сморщилась, докторша скорбно закатила глаза, а Маруся встала рядом, придерживая меня за руку. Директриса сурово поджала губы:

— К сожалению, Машенька, этот господин совершенно по другому вопросу. По долгу своей службы он должен задать вам несколько вопросов.